«Российское ядро», либо ликвидация российской цивилизации

Нынешний прогноз соотношения сил в мировом хозяйстве в 2050 г.,
подготовленный PricewaterhouseCoopers, предполагает увеличение
экономической мощи России за 50 лет XXI века более чем в 7 раз[1]

В. Клинов, эксперт МГИМО(У)
 
Вплоть до развала ОВД и СССР противостояние в Евразии происходило, как говорил З. Бжезинский, «на периферии самой Евразии». Однако после 90-х годов американская элита существенно изменила свою стратегию, полагаясь на свою способность подчинить правящие элиты евразийских стран своему влиянию, вовлекая их в проводимую США политику. З. Бжезинский достаточно откровенно пишет об этом: «В силу этих внутренних факторов американская глобальная система уделяет гораздо больше особого внимания методам кооптации (как в случае с поверженными противниками – Германией, Японией и затем даже Россией), чем это делали прежние имперские системы. Она, вероятно, широко полагается на косвенное использование влияния на зависимые иностранные элиты, одновременно извлекая значительную выгоду из притягательности своих демократических принципов и институтов. Все вышеупомянутое подкрепляется широким, но неосязаемым влиянием американского господства в области глобальных коммуникаций, народных развлечений и массовой культуры, а также потенциально весьма ощутимым влиянием американского технологического превосходства и глобального военного присутствия»[2].
 
По сути же «методы кооптации», о которых говорит З. Бжезинский, означают не просто «косвенное влияние» на евразийские элиты, но и попытку прямого контроля над ситуацией в Евразии. В этом смысле роль «российского ядра» евразийской цивилизации практически сводится к нулю. Это «ядро» или «центр» влияния переносится в США. Или уже перенесен.
 
Остаются нерешенными два вопроса. Первый вопрос связан с КНР и его правящей элитой, которая, безусловно, выпадает из этой стратегии США, но с которой, в силу торгово-экономических связей, устанавливается некий договор. Этот договор может вполне быть расширен в будущем на другие страны Евразии, проще говоря, произойдет раздел сфер влияния. Что, безусловно, не может не беспокоить Россию.
 
Второй вопрос – Россия. Сама по себе она уже не представляет угрозы США. Более того, некоторые круги в США и России рассматривают эти государства в союзнических отношениях в Евразии. С той разницей, что в США (по-Бжезинскому) этот союз видится как «кооптация», т.е. вовлеченность и подчиненность внешней политике США, а в России еще до конца не определились со степенью самостоятельности своей политики от США.
 
Если идею «российского ядра» рассматривать как альтернативу политики «кооптации». То много в стратегии евразийской интеграции становится ясно, а именно: реализация идеи «российского ядра» в евразийской интеграции будет означать возрастание не только уровня экономического, но и военно-политического сотрудничества, пространственного расширения идеи евразийской интеграции на все страны Евразии. Что, естественно, будет идти вразрез к политической кооптации США. Два разных вектора очевидно не совпадают.
 
Надо еще раз подчеркнуть, что у идеи «российского ядра» с точки зрения геополитической, географической, цивилизационной есть много преимуществ перед другими цивилизациями. Во многом это подтверждается, например, историческим опытом сотрудничества православного христианства и ислама. Как справедливо замечает В. Дубовицкий, «История не сохранила свидетельств межконфессиональных конфликтов христиан и мусульман в  Средней Азии вплоть до XIV в., когда последние христианские общины несториан были изгнаны из региона «из-за неразумного рвения в вере» последних. Вместе с ними, по всей видимости, исчезли и христиане других конфессий. Возвращение христианской церкви в регион Средней Азии происходит уже в середине XIX века, с присоединением территории к России.
 
К началу XX в. в Туркестане на 6,03 млн. мусульман приходилось 391 тыс. православных христиан или на 5340 мечетей – 306 церквей. На 1897 год православное население Туркестанского края составляло 3,7% от общей численности.
 
В этих условиях обращает на себя внимание политика русской администрации Туркестана в отношении мусульманского населения, имевшая, на наш взгляд, многовековые традиции и не менее чем столетние прецеденты в законодательстве России. Так из политических соображений туркестанским епископам запрещалось разъезжать по епархии чаще одного раза в пять лет, а в самом Ташкенте они долгое время не имели права содержать квартиру.
 
Русская Православная Церковь сознательно отказалась на территории Средней Азии от прозелитства, т. е. от активного обращения в христианскую веру верующих мусульман, сосредоточив свои усилия на окормлении русского населения края. Такая позиция русских властей в регионе естественно вытекала не просто из  государственной политики, но и народных традиций межнационального и межконфессионального общения православного и мусульманского населения на территории Исторической России, берущих начало с VII века.
 
Несмотря на свой официальный православный, а с конца XVII века - вестернизированный фасад, российское государство в немалой степени выступало как носитель той политической культуры, которая складывалась в обоих регионах входивших длительное время в Монгольскую империю, охватывавшую большую часть Евразии. Эта культура включала в себя обособление служилой аристократии и наделение ее земельными владениями; отказ от конфессионального абсолютизма в пользу прагматической регуляции межконфессиональных отношений вплоть до покровительства монотеистическим конфессиям; сдерживание радикальной модернизации в целях сохранения стабильности. Азиатские компоненты империй отчетливо функционировали как основа цивилизационной стабильности в противовес ускорению и далеко идущей модернизации»[3].
Как известно, кроме потенциальных центров силы в Евразии – США, Китая, России, Индии и исламского мира – в Евразии существуют десятки государств, которые будут вынуждены выбирать свою цивилизационную, экономическую и иную ориентацию. В силу разного рода причин их выбор, во-первых, ограничен пятью потенциальными центрами силы, а, во-вторых, предопределен изначально сложившимися культурно-историческими и иными предпосылками. Так, какое-то количество государств (Япония, например) изначально могут найти на ориентацию в американо-европейском направлении, но наверняка не пойдут ни на исламскую, ни на индийскую ориентацию, ни, тем более, китайскую ориентацию.
 
Представляется, что в зависимости от способности России она сможет и обязана предложить другим евразийским странам свою модель интеграции, в основе которой лежит усиление политического влияния российского ядра Евразии.
 
Коротко говоря, политическое влияние и контроль над Евразией предопределяет будущее соотношение сил в мире, о чем недвусмысленно сказал в свое время З. Бжезинский в своей классической работе «Великая шахматная доска»: «С того момента, как приблизительно 500 лет назад континенты стали взаимодействовать в политическом отношении, Евразия становится центром мирового могущества... Последнее десятилетие XX века было отмечено тектоническим сдвигом в мировых делах. Впервые в истории неевразийская держава стала не только главным арбитром в отношениях между евразийскими государствами, но и самой могущественной державой в мире. Поражение и развал Советского Союза стали финальным аккордом в быстром вознесении на пьедестал державы Западного полушария – Соединенных Штатов – в качестве единственной и действительно первой подлинно глобальной державы»[4].
 
Учитывая современное и будущее значение Евразии в мире, либо возвращения своей роли ядра России неизбежно предстоит разработать собственную долгосрочную стратегию в Евразии, либо вхождения в орбиту влияния других государств. В основе такого выбора будет лежать принципиальный политико-идеологический выбор, который должна сделать российская элита из имеющихся четырех вариантов:
 
– вариант № 1. Войти в орбиту влияния, «в кооперацию» с США и Евросоюзом, естественно, на их условиях, потеряв во многом в суверенитете, национальной идентичности, а в перспективе неизбежно и территориальную целостность. Этот вариант достаточно упорно проталкивается отечественными либералами под разными предлогами и в самых разных формах. Это «вхождение в кооперацию» будет означать по сути конец независимой внешней политики России в Евразии, которой, может быть, на первое время и дадут какие-то преференции по отношению к постсоветским государствам, но неизбежно ограничат их ростом своего влияния и присутствия.
 
Политически и цивилизационно, это совершенно капитулянтский вариант, за которым неизбежно последуют требования «соблюдения общих норм во внутренней политике». Более того, Россию, ее ресурсы просто будут использовать «в общих кооперационных» интересах, что неизбежно отразиться на ее авторитете и будущих позициях.
 
– вариант № 2. Войти в орбиту влияния КНР на основе «стратегического союза». В последние годы этот вариант находит все больше и больше поддержки и сторонников, полагающих, что КНР, продвигаясь в Ю-В и Центральной Азии, будет заинтересована в прочном стратегическом тыле со стороны России. Тактически, этот вариант возможен и, может быть, даже необходим. Но он оставляет открытым по меньшей мере два вопроса. Во-первых, что будет, если амбиции Пекина, возрастая по мере роста его мощи, перестанут соответствовать таким договоренностям.
 
Во-вторых, что произойдет, если два гиганта – США и КНР – вступят в конфликт, либо попытаются договориться за счет территории и ресурсов России?
 
– вариант № 3. Самостоятельно создать такой центр силы и притяжения, который большинством экспертов рассматривается как малореальный и малоперспективный. Это, безусловно, амбициозная, но, безусловно, единственно правильная задача. Превращение (точнее – возвращение) России политической роли «евразийского ядра» основано не только на географических, геополитических и исторических предпосылках, но и политической целесообразности. Только взяв на себя политическую инициативу, наша страна может вернуть себе статус великой державы, но, главное, – сохранить восточное евразийскую уникальную цивилизацию, а с ней и национальную идентичность.
 
– наконец, вариант № 4, существующий сегодня, который называется «многовекторной политикой / дипломатией», «тактикой маятника» и т.д., но, на самом деле, как справедливо считает ряд авторов, означает «отсутствие всякой стратегии». Этот последний, четвертый вариант по сути инерционной, малоинициативной политики характерен не только для внешней политики России, но и всех стран на постсоветском пространстве и ряда евразийских государств. Вопрос, однако, в том, что этот вариант не может являться стратегией. Тем более долгосрочной. Тем более такая политика отдает политическую инициативу другим странам и цивилизациям. Продолжение такой политики неизбежно будет вести к ослаблению влияния России, росту амбиций национальных элит, которые (как сейчас) маневрируют между Москвой, Вашингтоном и Пекином. Эти элиты должны быть поставлены перед выбором.
 
Думается, что России неизбежно предстоит формировать собственный центр силы и свою стратегию, хотя реальных шансов для этого становится с каждым годом все меньше и меньше. Как пишет П. Салин, «Что касается … варианта – образования самостоятельного центра влияния в АТР – то он явно выглядит нереальным. По экономической мощи и влиянию в регионе Россия не только несопоставима с Китаем, но и уступает многим другим странам, например, Индии и даже Индонезии. Все экономические связи России исторически строились по принципу «с Востока на Запад», и если в период доминирования Европы это было стратегически выигрышно, то сейчас начинает играть против интересов Москвы в АТР»[5].
 
Действительно, экономическое и военное влияние России в АТР и Евразии слабеет, но это не историческая тенденция, а политическая ошибка российского руководства. Исправить ее можно и нужно двумя сопряженными стратегиями.
 
Во-первых, стратегией опережающего развития восточных регионов и инфраструктуры нашей страны. Не какой-то, пусть крупной, но программой, а национальной стратегией, которая превратила бы в короткие сроки (5–7 лет как при Николае II или И. Сталине) эти регионы в крупные промышленно-коммуникационные центры, способные к самостоятельных внешнеэкономическим связям со странами Ю.-В. Азии и АТР.
 
Во-вторых, должна быть скорректирована федеральная внешняя и военная политика в сторону развития связей со странами АТР и Евразии. Необходимы новые институты и механизмы сотрудничества с этими странами не высшем и высоком уровне.
 
И первое, и второе направление восточной стратегии начинает реализовываться, но пока что не превратилось в национальный приоритет. Между тем, именно там, на востоке находится большинство наших инвесторов и партнеров. И не только в Китае, но и в других странах Азии.
 
П. Салин справедливо пишет, что «… способность быть основой самостоятельного центра силы зачастую определяется военной мощью – претендующее на лидерские позиции государство должно обеспечить безопасность своим сателлитам. Такие гарантии давали своим союзникам СССР в рамках Организации Варшавского договора и США в НАТО во время холодной войны, такие же гарантии, правда, пока не закрепленные каким-либо юридическим документом, Вашингтон предоставляет своим действующим и потенциальным союзникам в АТР.
 
С военной точки зрения присутствие Москвы в АТР ничтожно – даже меньше, чем экономическое. Более того, российское (и советское) военное строительство было нацелено на европейский театр военных действий (в меньшей степени – на южное направление), который характеризуется большой площадью суши»[6].
 
И в этом он совершенно прав. Сокращение военного строительства и присутствия России на Дальнем Востоке – катастрофическое. Но оно, как и ВПК, вполне восстановимо в случае реализации национальной стратегии опережающего развития дальневосточных регионов. Так, небольшое количество призывников из ДВФО должно, безусловно, оставаться в регионах. Более того, можно передислоцировать часть Вооруженных Сил России, строить новые заводы и цеха ОПК именно на Дальнем Востоке. Там же развивать переработку рыбопродуктов, древесины и полезны ископаемых. На эти же регионы можно в приоритетном порядке переориентировать и развитие других отраслей, например сельского хозяйства.
 
Поэтому П. Салин признает, что у России «есть шанс»: – «стать (или, вернее, остаться) самостоятельным центром силы в «мягком подбрюшье» Китая. Речь идет о Центральной Азии, где в силу советского наследия позиции Москвы достаточно сильны. Этот регион как источник ресурсов (а в перспективе – и часть транспортного коридора Китай–Европа) имеет для Пекина стратегическое значение. Частично контролируя его, можно оказывать влияние на баланс сил в  Евразии и АТР.
 
Правда, и здесь позиции Москвы подвергаются эрозии, во многом благодаря действиям КНР, – пишет П. Салин. – Так, ШОС, которая рассматривалась Москвой в начале «нулевых» как инструмент возрождения влияния в Центральной Азии, все больше выходит из-под ее контроля. Москва прекрасно понимает потенциал пекинской тактики «двусторонней дипломатии», так как сама успешно использует ее на западном направлении – в отношениях с Европой»[7].
 
«И хотя в политике Китая СНГ в целом оставалось на периферии, поскольку главные китайские политические и экономические интересы находятся отнюдь не в этом регионе, невозможно не видеть усиление китайского интереса к членам СНГ на двусторонней основе. Помимо России данный круг интересов охватывает практически весь ареал бывшего СССР, включая и такие не входящие в СНГ страны, как Литва, Латвия и Эстония.
 
Последние китайские начинания на экономическом поприще в мирохозяйственных связях могут позволить сделать заключение, что на текущий момент для Пекина основными представляются такие из многосторонних форматов, как БРИКС, форум БОАО, а в самое последнее время – «Балтийский форум», состоявшийся под эгидой России в Санкт-Петербурге на уровне глав правительств всех государств, которые можно было бы отнести к данному региону на карте мира, включая и такие из его составляющих как Гренландия, Арктика (Арктический Совет), Исландия, Нидерланды. В контексте прихода к власти нового «пятого» поколения китайских руководителей наблюдается явное повышение интереса китайских системообразующих инстанций к экономическим аспектам этого региона.
 
Тенденцией последнего времени является как констатация китайской стороной снижения роли СНГ и в мировой политике, так и повышение заинтересованности со стороны китайских экономических элит в установлении прямых экономических обменов с теми, кто остался на «развалинах» бывшего СССР»[8], – пишет исследователь МГИМО(У) А.Ф. Мочульский.
 
Действительно, ШОС может в процессе своего развития приобрести характер организации, которая будет служить в большей мере интересам Китая (особенно в военно-политической области), чем России. Или интересам других государств. Поэтому в любом случае России предстоит сосредоточиться в политическом плане на приоритетах:
 
– во-первых, цивилизационного развития «российского ядра» Евразии;
 
– во-вторых, на опережающем развитии своих восточных регионов и их инфраструктуры.
 
И первое, и второе – политические приоритеты, которые необходимо обеспечить экономическими и демографическими ресурсами. Что должно быть осознанно российской правящей элитой в полной мере. В том числе и с точки зрения инвестиций в своих партнеров по СНГ и ОДКБ, которые должны носить разумно-ограниченный и обусловленный этими политическими приоритетами характер.
 
Вместе с тем по ряду направлений, от которых прямо зависят евразийские страны, например, в области ПВО и ПРО, важно усилить активность и сотрудничество, понимая, что вопросы обеспечения евразийской безопасности должны быть тесно связаны с приоритетами развития «российского ядра» Евразии[9].
 
Надежды на ШОС, ОДКБ или СНГ должны быть второстепенными по отношению к нуждам и приоритетам «российского ядра» и прямо вытекать из этих нужд.
 
«Организация Договора о коллективной безопасности, которая в силу подавляющего военного превосходства России находится под ее контролем, все чаще по своей проблематике пересекается с ШОС. Так, например, на последних саммитах обеих организаций затрагивались вопросы безопасности в Центральной Азии, и большой вопрос, решения какой организации для ее членов будут приоритетнее. К тому же в ОДКБ явно накопились глубокие проблемы, связанные с отсутствием полноценного доверия между союзниками, и даже рост неопределенности вокруг Афганистана пока не ведет к сплочению стран-членов вокруг Москвы»[10], – справедливо отмечает П. Салин.
 
Крайне маловероятно, что усилия Москвы по развитию отношений в рамках существующих международных организаций дадут значимый эффект. Примеров тому – множество за все последние 20 лет. Но превратить Россию в донора, соревнующегося с КНР и США, в плане «благоденствия», – абсолютно неверно и бесперспективно. Это только добавит возможностей странам-членам СНГ и ОДКБ развивать свою «разновекторность», что особенно заметно на примерах современной политики Казахстана, Узбекистана и Азербайджана. Нужен очень прагматический курс, в основе которого лежит ставка на развитие «российского ядра» Евразии, и в зависимости от которого должна формироваться политика в Евразии.
 
Но прежде всего нужно все эти идеи и концепции оформить в единую идеологическую и геополитическую евразийскую стратегию, включающую в свой пространственный охват прежде всего восточные регионы России, а также страны АТР и Европы. Без такой внятной стратегии, частные двусторонние отношения станут втягивать Россию год за годом в частные и недешевые (политически и экономически) решения. «Осознав, что формирование самостоятельного геополитического центра силы в АТР невозможно, российские элиты могут впасть в противоположный соблазн – плыть по течению. Именно такой сценарий лоббирует китайская сторона, которая на экспертном уровне практически открыто говорит, что никакой стратегии по отношению к АТР Москве разрабатывать не нужно – «все и так хорошо». Более того, чувствуя, что российские власти все больше тяготятся инерционным развитием событий, чреватым переходом экономической зависимости в политическую, китайцы действуют по принципу «если процесс нельзя остановить, его нужно возглавить»»[11].
 
Эта политика Пекина, на самом деле, – хороший пример для России. В отличие от нас, в КНР четко понимают приоритеты своей долгосрочной стратегии и действует исключительно в соответствии с этой стратегией.
 
А.И. Подберезкин
 
____________
 
[1] Клинов В. «Мир в 2050 году»: Россия впереди / Эл. ресурс «Портал МГИМО». 2013. 18 января www.mgimo.ru
 
[2] Бжезинский З. Великая шахматная доска (Господство Америки и его геостратегические императивы). М. 1998.
 
[3] Дубовицкий В. Особенности христианско-исламского диалога в современной Центральной Евразии / Эл. ресурс «Геополитика» 2013. 16 мая www.geopolitica.ru/
 
[4] Бжезинский З. Великая шахматная доска (Господство Америки и его геостратегические императивы). М. 1998.
 
[5] Салин П. Три пути России в Азию // Россия в глобальной политике. 2012. Сентябрь–октябрь. Т. 10, № 5. С. 166–167.
 
[6] Салин П. Три пути России в Азию // Россия в глобальной политике. 2012. Сентябрь–октябрь. Т. 10, № 5. С. 166–167.
 
[7] Салин П. Три пути России в Азию // Россия в глобальной политике. 2012. Сентябрь–октябрь. Т. 10, № 5. С. 166–167.
 
[8] Мочульский А.Ф. Политика Китая в СНГ, в том числе в Центральной Азии, в контексте долгосрочных интересов России / Аналитическая записка ИМИ МГИМО(У). 2013. Май. С. 3.
 
[9] См. подробнее: Подберезкин А.И. Евразийская воздушно-космическая оборона. – М.: МГИМО(У), 2013.
 
[10] Салин П. Три пути России в Азию // Россия в глобальной политике. 2012. Сентябрь–октябрь. Т. 10, № 5. С. 166–167.
 
[11] Салин П. Три пути России в Азию // Россия в глобальной политике. 2012. Сентябрь–октябрь. Т. 10, № 5. С. 167.

 

30 мая 2013 г.

Nasledie.ru



Если вы незарегистрированный пользователь, ваш коммент уйдет на премодерацию и будет опубликован только после одобрения редактром.

Комментировать

CAPTCHA
Защита от спама
12 + 8 =
Решите эту простую математическую задачу и введите результат. Например, для 1+3, введите 4.