Если украинские события 2004 года при большом желании можно было назвать оранжевой революцией, то для нынешних самое точное название – «коричневая революция».
 
Теперь свои условия украинскому обществу диктуют галицийские «ультрас». И дело не только в расстрелах, снайперах и уличном терроре. Лидеры ультраправых уже потребовали создать «министерство национальной свидомости», ввести для русских статус «неграждан Украины» и запретить в стране говорить на русском языке, вплоть до уголовной ответственности.

Комментарии излишни.

Вообще-то версия о «мирном протесте» на майдане всегда выглядела неубедительно. Но одно дело – высокий градус насилия, а другое – специфическая окраска майданной идеологии.

Ультраправые радикалы не раз заявляли, что берут ответственность за события на себя. Но лишь теперь утверждения, воспринимавшиеся с некоторой долей скепсиса, приобрели характер бьющей в глаза очевидности.

Главное в нынешней украинской ситуации не то, что переворот был совершён силами ультраправых. А то, что этот переворот признали «демократическим» те, кто ранее выступал от имени толерантности, недопустимости ксенофобии и иных либеральных ценностей. То есть официальный Запад и либеральная российская интеллигенция. Они – согласились...

Политический миф о глубинном противостоянии либерализма и нацизма у серьёзных историков всегда вызывал сомнения. Но сегодня этот миф выглядит окончательно дискредитированным. Практика показывает, что либеральная и нацистская идеи не только не исключают, но и прекрасно дополняют друг друга.

Правда, чтобы отделить либерализм от его идейных родственников, авторы послевоенной концепции «тоталитаризма» потратили немало сил, но то было время холодной войны, требовавшее постоянной отработки удобных идеологических схем. Тем не менее здравомыслящий человек неизбежно задаст вопрос: почему «война всех против всех» между отдельными индивидуумами «естественна», а между нациями или цивилизациями – дурна и предосудительна?

Где логика? И как может одно не переходить в другое?

На самом деле родство двух идей – нацистской и либеральной – лежит на поверхности. Обе они восходят к социал-дарвинистской идее естественного отбора, перенесённой на человеческое общество. Иначе говоря: сильнейшие должны выживать за счёт слабейших. На уровне индивидуумов, наций, цивилизаций, социальных групп.

Вот и на майдане либеральная мечта о «евроинтеграции» прекрасно сочетается с фашистским комплексом национальной исключительности.

С экономической точки зрения всё просто. Дотационные западные регионы страны, существующие за счёт промышленных восточных, хотят поменять статус и получать свой «собес» из другого кармана – западноевропейского. Для Украины это чревато уничтожением промышленности и агросектора, поскольку новые конкуренты в ЕС не нужны. Запад теоретически приобретает новый статус, восток теряет средства к существованию, страна в целом – суверенитет. Всё это лишний раз объясняет, почему пассивная часть майдана состояла из украинского среднего класса. Такова логика «тотальной конкуренции», которая на Украине сопровождается не только социальным, но и региональным расслоением общества.

Но дело не только в интеграции. Помимо экономики важную роль в галицийской идеологии играет специфическое понимание «европейского пути». Дело в том, что изначально понятие «европейскость» не политическое, а культурное (в подтексте – религиозное).

С исторической точки зрения европеец – то же самое, что и христианин. Человек, родившийся в христианской стране, обречён быть европейцем. И это его качество никак не зависит от смены политических режимов, парламентской или президентской модели государства и даже от степени коррумпированности власти.

Но украинские ультрас трактуют европейскость вне историко-культурного контекста, воспринимая её как политическую производную и (при более глубоком уровне анализа) как мифическую «цивилизационную принадлежность». Тем самым они проводят искусственную границу между «правильными» и «неправильными» европейцами, отказывая вторым в их статусе.

Дальше, по цепочке, и собственно «интеграция» начинает обрастать нацистскими мифами. Она воспринимается как пересечение (по санкции властей ЕС) некой символической «границы», превращающей варвара в европейца.

Поэтому смешение в рядах майданной оппозиции обычных «офисных хомячков» и хорошо подготовленных штурмовиков закономерно. И отношение к восточным украинцам не как к согражданам, а как к неполноценной части нации, которую можно хладнокровно лишить средств к существованию в рамках этой модели, тоже легко объяснимо.

Таковы два источника украинской оранжево-коричневой идеологии. Один – экономический, другой – из области политического оккультизма, напоминающий о немецких изысканиях 1930-х.

Российский обыватель с удивлением смотрит на то, как наш «креативный класс» с готовностью принимает этот украинский идейный микст и примеряет его на себя. Хотя здесь нет ничего удивительного.

В последние годы риторика либералов и ультраправых последовательно сближалась, стала в итоге единой и сегодня настойчиво толкает своих адептов на майдан.